Александр Шмидт: «кто посетил сей мир в его минуты роковые»
Исламовед «с чистой душой и сложной судьбой»
Судьбы успешных ученых похожи друг на друга: школьный аттестат с отличием – поступление в солидный вуз – удача с обретением толкового научного руководителя – аспирантура – защита кандидатской, затем докторской – научные открытия, звание профессора, а то и академика – благодарная память потомков. Но порой имена первопроходцев, сделавших значительный вклад в науку, не получают должной оценки, предаются забвению. И тут в каждом отдельном случае следует разбираться особо. Как это сделал в книге «А.Э. Шмидт» Ренат Беккин, поставивший своей целью путем кропотливых архивных изысканий восстановить биографию и эпистолярное наследие «пионера научного исламоведения» Александра Эдуардовича Шмидта. Этот маститый востоковед, казалось бы, должен быть широко известен хотя бы как учитель и единомышленник академика, чье имя у всех на слуху, – Игнатия Крачковского, автора классического перевода Корана.
Впрочем, в запоздалой популяризации Шмидта есть своя логика, ведь автор книги о нем и сам является востоковедом, создавшим в 2010 г. в Казанском федеральном университете первую в новейшей истории России, и пока единственную, кафедру исламоведения в светском вузе. Потому в каждой строке «А.Э. Шмидта» сквозят почтительное внимание и искренняя симпатия к человеку «с чистой душой и сложной судьбой», ведь автор неожиданно для себя обнаружил предшественника в деле становления уникальной дисциплины. Исследование биографии Александра Эдуардовича вкупе с реформами высшего образования первой половины прошлого века для Беккина, и всех нас, – повод сравнить нынешнее положение ученых-гуманитариев с их бытованием в университетах первой половины прошлого века и ответить на многие мучительные для себя вопросы.
Родом из вавилонского столпотворения
Поначалу фортуна благоволила представителю дворянского рода из Лифляндии и щедро рассыпала перед ним знаки предопределения. Шмидт появился на свет 12 марта 1871 г. в Астрахани, одном из самых пестрых по этническому и конфессиональному составу городов Российской империи. А затем в 1877 г. Шмидты переехали туда, где нельзя было не проникнуться с малых лет любовью к Востоку, – в Тифлис, который в конце XIX столетия был главным мусульманским городом в Закавказье.
Саша Шмидт учился в Первой Тифлисской классической гимназии в обстановке вавилонского столпотворения; его одноклассниками были армяне, грузины, татары, лезгины, осетины, черкесы, евреи, поляки, русские. Для пытливого ума такое окружение давало возможность не только познакомиться с основами сорока местных языков, но и научиться сносно говорить на некоторых из них.
Семейственность барона Розена
Не удивительно, что по окончании гимназии в 1889 г. с золотой медалью Шмидт оказался на арабо-персидско-турецко-татарском разряде факультета восточных языков Санкт-Петербургского университета. Вновь сказочное везение, ведь конец XIX – начало XX века был одним из лучших периодов в его истории. Здесь преподавали такие легендарные личности, как И.Н. Березин, К.Г. Залеман, Н.И. Веселовский, наконец, барон В.Р. Розен – «из тех баронов, которые никогда не имели ни замков, ни имений, ни состояния, а с университетской скамьи всегда жили своим трудом и своим заработком».
Виктор Романович проводил политику развития факультета как кузницы научных кадров, хотя задуман он был исключительно для подготовки государственных чиновников, владеющих восточными языками. Поэтому при зачислении Розен сурово пытал соискателей: «Вы зачем поступаете на восточный факультет? В дипломаты захотелось? Белые штаны нравятся?» Его суровость становится понятна, когда узнаешь о приверженности Розена модели научной школы как семьи, которую он воспринял от европейских ориенталистов. Готовность представителей этого братства всячески приходить на помощь друг другу, жертвуя своим временем и приоритетом в открытиях, – это в наше время безвозвратно ушедшая натура.
Потому сейчас кажется странным, что настоящая учеба для юного Александра, как и для остальных студентов, начиналась вечером, когда они приходили на квартиры своих профессоров и занимались с ними изучением рукописей. Такие занятия проводил также Розен: сидел в качалке и вел беседы не только на темы специальных занятий, но обо всем, незаметно расширяя научный горизонт своих питомцев.
Галопом по европейским ориенталистам
Хоть Александр Эдуардович во время этих бесед сгорал от застенчивости, но университет в 1894 г. окончил с отличием. Дипломная работа Шмидта была посвящена персидской словесности: «О странствующих четверостишиях Хафиза и Омара Хайяма». Он мечтал остаться при университете «для приготовления к профессорскому званию». Но для этого было недостаточно «красного диплома». Востоковедческая школа «петербургского мазхаба» Розена в то время являла собой закрытую группу избранных, где к новичку долго и внимательно присматривались. Интерес юноши к исламскому мистицизму и мусульманскому законоведению подвергся испытанию на серьезность, но в итоге в апреле 1894 г. Шмидта официально оставили при факультете восточных языков. Срок «аспирантуры» для него составлял 2 года с назначением стипендии 600 рублей в год. Денежное довольствие полагалось и по окончании этого срока – для поездки в Европу на учебу к ведущим ориенталистам, там в то время наблюдался расцвет академического востоковедения.
Зарубежная стажировка Шмидта началась в январе 1897 г. в Будапеште у Игнаца Гольдциера – одного из авторов теории о подложности хадисов. Ученый охотно делился с молодым коллегой сведениями, которые могли быть полезны для диссертации, посвященной анализу труда средневекового египетского ученого ‘Абд ал Ваххаба аш-Ша‘рани «Книга рассыпанных жемчужин». Подобно Розену, он также любил проводить занятия у себя дома.
В конце мая 1897 г. Александр Эдуардович отправился в Лейден, где посещал лекции голландских ориенталистов и «домашние семинарии» М. де Гуэ. Впоследствии это дало работам Шмидта отпечаток той строгой методичности, которой справедливо гордится Лейденская традиция арабистов. Здесь же молодой ученый подготовил к печати статью «Применение системы фикhа в арабской грамматике». Эта работа стала его первой научной публикацией.
«С глазами испуганной газели»
К несчастью научного руководителя Розена, и самого Александра Эдуардовича как человека науки, по возвращении из Европы он счастливо женился. Его избранницей стала двоюродная сестра, дочь лютеранского пастора Вера Юлиевна Мютель. Вскоре в семье Шмидтов один за другим родились трое сыновей, и Александр Эдуардович с точки зрения практической жизни оказался «в положении рака на мели»: от науки его стали отвлекать мысли о домохозяине, повышающем квартирную плату, мяснике, обвешивающем покупателей, и прочие неудобицы повседневности.
Между тем преподавание в университете для начинающего приват-доцента, каковым Шмидт являлся с января 1898 г., вовсе не было синекурой. Фактически он выполнял функции почасовика в современной вузовской системе и лишь по истечении трех лет мог претендовать на звание экстраординарного профессора с приличным жалованием. До того Шмидту приходилось читать в университете семь лекций на кафедре арабской словесности за скудное вознаграждение, которое выплачивалось из «специальных средств». Так что ему поневоле пришлось искать дополнительный заработок.
Он занимался репетиторством, затем, примерно в 1899 г., поступил секретарем в редакцию «Санкт-Петербургских ведомостей». Возглавлял издание экстравагантный Эспер Ухтомский, сотрудник Департамента духовных дел иностранных исповеданий МВД. Ухтомский имел репутацию защитника прав инородцев, исповедовавших буддизм; не без его участия был решен вопрос о строительстве буддийского дацана в Петербурге.
Обстановка в редакция «Санкт-Петербургских ведомостей», располагавшейся на Шпалерной улице, предсказуемо поражала необычностью: идолы, драконы, бронза, яшма, нефрит и… крокодил в аквариуме. Это был известный всему Петербургу крокодил; предположительно, именно он вдохновил Корнея Чуковского на создание известного сквозного персонажа в детских стихах.
Однако соседство с нильским экзотом не способствовало завершению диссертации о египетском суфии аш-Ша‘рани. Секретарские обязанности поглощали большую часть свободного времени Александра Эдуардовича, и систематическая научная работа была возможна лишь по ночам. Более того, газета не помогала обрести вожделенную материальную независимость. Поэтому в 1900 г. Шмидт вновь уклонился в «сферу чуждую» – ответил согласием на предложение А.П. Саломона, директора Императорского Александровского лицея (известного благодаря Пушкину первым звездным выпуском). Должность инспектора воспитанников, предложенная выпускнику Санкт-Петербургского университета, была крайне привлекательна для того, кто намеревался делать карьеру: таковой императорским указом производился в статские советники и обеспечивался казенным жильем на Каменноостровском проспекте (с 1843 г. Лицей располагался здесь). Четыре года Шмидт со свойственным ему педантизмом выполнял свои служебные обязанности, не умея обуздать жесткой рукой безобразий лицеистов: терпел их хохот и насмешки при всякой попытке навести порядок.
Астролог, ознакомившийся с биографией Александра Эдуардовича навскидку, по фатальному распылению творческих сил, без сомнения, определил бы в его гороскопе наличие «злого солнца». Казалось, после увольнения из Александровского лицея в 1909 г. Шмидт обрел тихую гавань в Императорской Публичной библиотеке – «в тени книг и ящиков с карточками». Но он так хорошо справлялся с обязанностями регистратора, что в нагрузку его включили в число членов хозяйственного комитета библиотеки, а затем повысили до заведующего Отделением общего каталога.
Следует учесть, что в это же самое время он преподавал в Санкт-Петербургском университете, периодически ездил с лекциями в Москву в бывший Лазаревский институт. Не случайно один студент метко назвал Шмидта человеком с «глазами испуганной газели». Когда вопрос учащегося требовал каких-то справок, он паниковал от отсутствия времени на подготовку обстоятельного ответа.
Разоблачение мусульманского Азефа
Диапазон многозадачности Александра Эдуардовича будет неполон, если не упомянуть его деятельное участие в выпуске журнала «Мир ислама» в качестве помощника главного редактора и автора. Он публиковал в нем свои очерки, что во многом способствовало превращению «Мира ислама» в одно из ведущих мировых востоковедческих изданий. В «Очерках» Шмидт представлял ислам как религию, восприимчивую к проникавшим в нее извне представлениям, что в полной мере отвечало задачам современного исламоведения. Выше всяческих похвал была и скрупулезность научного анализа Шмидта, выявлявшего в магометанской религии «чуждые, наносные элементы». Новизна заключалась также в анализе мусульманских идей в неразрывной связи с социально-экономическими условиями, а не отвлеченно, как было принято ранее.
Стоит особо отметить вклад скромного приват-доцента Санкт-Петербургского университета в разоблачение «мусульманского Азефа». Так стали называть в прессе некоего Магомет-бека Хаджетлаше после истории с разгромной рецензией Шмитда в журнале на книгу «Шрутель-Ислам» – полной нелепых ошибок и бездарных выдумок. Последствия были серьезные: спустя время в газете «Казанский телеграф» за подписью А.-б. Аллаева вышла рецензия на «Мир ислама», в которой Шмидт подвергался оскорблениям ввиду его немецкого происхождения.
На самом деле, под обоими псевдонимами скрывался Григорий Эттингер, крещеный еврей из Одессы, который решил стать черкесом, турецким подданным, чтобы добиться от русских консерваторов финансирования в Париже пророссийского журнала «Мусульманин». От имени Аллаева он расхваливал в письмах Хаджетлаше как известного мусульманского журналиста, пока «какой-то немец» со своим академическим журналом не перешел ему дорогу: выставил его в печати на посмешище, да еще вскрыл факт того, что Магомет-бек получал деньги от МВД на борьбу с либеральным движением среди русских мусульман.
«В терновом венце революций»
Чрезмерная загруженность в сочетании с природной скромностью и «болезненной» неуверенностью в себе превращала для Шмидта написание магистерской диссертации в бесконечный процесс. Изначально предполагалось, что она будет представлять собой публикацию «небольшого рукописного памятника мусульманского мистицизма», но по мере погружения в тему превратилась для Александра Эдуардовича в капитальный труд, охватывающий не только биографию аш-Ша‘рани и текст его сочинения, но также эпоху, в которую жил и творил суфийский шейх. Неизвестно, состоялась бы защита, если бы его верный ученик Крачковский не настоял на том, что будет защищаться только после своего учителя. Расчет оказался верен. Уже летом 1914 г. диссертация Шмидта была опубликована, а через год защищена. Книга об ‘Абд ал-Ваххабе аш-Ша‘рани стала единственной квалификационной работой Шмидта. Докторскую диссертацию ему защищать не пришлось.
По иронии судьбы ли, истории ли, но именно в переломном 1917 г. Шмидт был наконец назначен экстраординарным профессором. Неизвестно, как он воспринял революционные события Февраля и Октября, наверное, неоднозначно, раз имея возможность попытать счастья в университетах Германии, Австрии или Нидерландов, все же остался на Родине.
Работу в университете продолжал совмещать со службой в «Публичке». В условиях голода и холода к рутинным обязанностям сотрудников библиотеки прибавилась еще одна – сохранение книг от разграбления и гибели. Именно тогда Александру Эдуардовичу довелось пережить один из наиболее драматичных и ярких эпизодов своей биографии. История была связана с мусульманской реликвией – Кораном ‘Усмана. По преданию, это был список Священной Книги, собственноручно переписанный третьим праведным халифом ‘Усманом. После Октябрьской революции мусульмане стали активно добиваться возвращения святыни. В декабре 2017 г. А.В. Луначарский подписал распоряжение, предписывавшее передать Коран Председателю Мусульманского съезда Петроградского национального округа Усману Токумбетову. Вскоре к «Публичке» подъехала карета с мусульманскими политическими и военными лидерами в сопровождении конного отряда. Разговор с библиотекарями был непростым, дело дошло до бряцания шашкой и угроз вести переговоры силой оружия. Не в последнюю очередь благодаря усилиям Шмидта в стенах библиотеки удалось избежать бойни: пришлось уступить вооруженной силе – Коран был выдан вместе с витриной, причем о насильственном отнятии его был составлен акт за подписями присутствующих с обеих сторон.
Через год Шмидт стал уже ординарным профессором – преподавал в Петроградском университете чтение и объяснение Корана, а также грамматических, богословских и юридических текстов. Но в условиях разрухи это не могло ему помочь вырваться из замкнутого круга неустроенной жизни. Заработанные деньги сразу же обменивались на рынке на муку, масло, сало и пшено.Тем не менее, памятуя о заветах покойного Розена, Шмидт нашел в себе силы составить «Записку», обосновывающую необходимость создания специализированной кафедры исламоведения, которая вскоре была единодушно поддержана на заседании Совета Первого Петроградского университета. Кафедра открылась исключительно под него – уникального специалиста-исламоведа, и прекратила свое существование после того, как Шмидт перестал работать в университете.
«Поезд науки» вперед летит
Дело в том, что перед Александром Эдуардовичем открылись новые возможности. Еще постановлением Временного правительства, наряду с другими крупными петербургскими востоковедами, он был назначен членом Организационного комитета по созданию Туркестанского университета.
После Октябрьской революции работа по организации высшего учебного заведения в Ташкенте, как ни странно, активизировалась. В 1919–1920 гг. Шмидт регулярно ездил в столицу для участия в совещаниях в качестве заместителя ректора Туркестанского государственного университета (ТуркГУ) и будущего декана основного гуманитарного факультета – историко-филологического. Помимо профессиональных перспектив в пользу Ташкента говорили как климатические, так и материальные условия.
Еще не отправился из советской России на запад «философский пароход» со 160 представителями интеллигенции, а в марте 1920 г. на восток уже устремился «поезд науки». Оказия быть руководителем группы и решать все возникавшие в пути проблемы выпала, конечно же, на долю Александра Эдуардовича: он, потрясая мандатами, бегал по станциям и полустанкам, добывал паровозы, дрова и само право на дальнейший проезд. Для этого часто приходилось противостоять красноармейцам, аргументирующим маузером или винтовкой. Наконец, после почти двух месяцев пути, «поезд науки» с девятью десятками пассажиров прибыл в Ташкент.
Список должностей прочтем до половины…
По приезде Шмидт с женой и детьми поселился в двух комнатах общежития университета. О сносных бытовых условиях по-прежнему оставалось только мечтать, как и о возможности отдаться научной работе, которую Александр Эдуардович в письмах сравнивал «с десертом, который не всегда удается получить». Традиция совмещать несколько должностей продолжилась и в Ташкенте.
Перечень их длинен, как список кораблей Гомера: помощник ректора Туркестанского государственного университета; декан историко-филологического факультета; с апреля 1920 г. профессор Туркестанского восточного института (ТВИ). Плюс к вузовской нагрузке множились общественные обязанности: Шмидт вел занятия на военных курсах востоковедения; являлся представителем ТуркГУ в совете Туркестанского комитета по делам музеев и охраны памятников старины, искусства и природы; вошел в состав научной комиссии при Совнаркоме Туркреспублики для обследования быта коренного населения Туркестана; в должности заместителя председателя Государственного ученого совета Наркомпроса занимался выработкой нового правописания для местных народов и разработкой учебной терминологии.
«Да здравствует свободный ТВИ!»
Но, к сожалению, всякий раз попытки Шмидта «объединить в туркестанском масштабе все востоковедение» оказывались замками из песка. Историко-филологический факультет, которому Шмидт отдавал массу сил и времени, был в 1921 г. упразднен. Он отстроил на базе «туземной языковой школы» ТВИ полноценный востоковедный вуз, но не смог добиться его включения в число вузов РСФСР, что вело к проблемам с финансированием. Это были предвестники демонтажа всего востоковедения как отдельного направления подготовки.
В дни слияния ТВИ со Среднеазиатским госуниверситетом (бывшим ТуркГУ) в институтской стенгазете появился шарж на Шмидта, нарисованный кем-то из студентов: в одной руке Александр Эдуардович держал дымящийся револьвер, в другой красное знамя с надписью «Да здравствует свободный ТВИ!». Тогда ему удалось не допустить раздробления своего детища и отстоять его в составе университета в качестве отдельного факультета. Биться пришлось даже за слово «восточный», так как во второй половине 1920-х гг. не только дисциплины, связанные с исламом, но и сам арабский язык после перехода алфавитов тюркских народов на латиницу стали увязывать с негативными сторонами прошлого. Поэтому многие курсы, связанные с изучением истории и культуры ислама, постепенно упразднялись.
Наконец, в 1929 г. было принято решение принимать на факультет лишь националов, а из европейцев – лиц, свободно владеющих местными языками. Востфак в сентябре 1930 г. был преобразован в педагогический факультет, а немногочисленные востоковедные дисциплины, остававшиеся в учебной программе, изъяты. К 1930 г. у Александра Эдуардовича вел всего один курс: «Арабские элементы в узбекском языке». Оклад его составлял 50 рублей в месяц, что соответствовало зарплате уборщицы.
Травля старой профессуры
Александр Шмидт, как всегда, пытался найти успокоение в науке, начав работу над статьей «Арабские надписи мавзолея шейха Абу Саида Мейхенейского в Меане», летом 1931 г. планировал организовать этнографическую экспедицию в арабские кишлаки для изучения быта и языка среднеазиатских арабов. Однако грянула кампания планомерной травли старой профессуры, и 7 мая 1931 г. Шмидт в числе 11 профессоров и преподавателей САГУ был арестован. Ему предъявили обвинение по ст. 58-7 и 58-11 УК РСФСР. Через пять месяцев он был освобожден с подпиской о невыезде и уже в январе 1932 г. отбыл в административную ссылку в Казань, где около двух лет служил старшим плановиком-экономистом в системе промкооперации.
Между тем 62-летний ученый работал уже через силу, здоровье его было подорвано. Плачевное положение усугублялось лишением назначенной ему в 1929 году академической пенсии. На письма в высокие инстанции, в которых он ходатайствовал о пересмотре своего дела и отмене приговора, ответа не было.
Ссылка Шмидта закончилась в мае 1934 г., и уже через пару месяцев ему удалось поступить на должность ученого консультанта в Государственную публичную библиотеку УзССР – центральное рукописехранилище республики. Условия работы там оставляли желать лучшего: помещение не отапливалось из-за нехватки дров. В январе 1938 г. Шмидт обморозил руки и ноги, но, будучи стоиком, сумел увидеть выгоды постигшего его несчастья: пострадавшей в результате обморожения рукой приходилось более тщательно выводить буквы, что шло на пользу его трудночитаемому почерку.
Самое удивительное, в этих нечеловеческих условиях Шмидт продолжал эволюционировать как ученый. Его научные интересы все более сосредотачивались на изучении истории Средней Азии и форм бытования ислама в данном регионе. Главным трудом Шмидта второй половины 1930-х гг. стал критический перевод книги Абу Йусуфа «Китаб ал-харадж». По инициативе Арабского кабинета Института востоковедения АН СССР и Ассоциации арабистов в мае 1936 г. со Шмидтом был заключен договор на перевод сочинения Абу Йусуфа. Говоря современным языком, ученый получил грант на исследование.
Тем временем в НКВД уже полным ходом шла подготовка к его повторному аресту. Заключение и допросы 1938 г., несмотря на объявление голодовки в знак протеста, все же сломали Шмидта – он был вынужден признаться в немыслимом: создании на Востфаке «вредительской группы» из числа профессорско-преподавательского состава, ставившей перед собой задачу противодействия «советизации преподавательского состава и введению общественно-политических дисциплин и марксистско-ленинской методологии». Тем не менее летом 1939 г. Александра Эдуардовича неожиданно выпустили на свободу, правда, тяжелобольного.
Нет, весь он не умрет!
Ученый умер через две недели после освобождения в одной из хирургических клиник Ташкентского медицинского института им. В.М. Молотова и был похоронен на Боткинском кладбище в Ташкенте. На его памятнике из красного гранита значится: «Член-корреспондент Академии наук СССР, профессор Шмидт Александр Эдуардович, один из основателей Государственного университета в Ташкенте по поручению В.И. Ленина (12.III. 1871 – 1939. 9.VIII)» – по сути, это информация к размышлению о том, что дело Шмидта вопреки смерти, в отличие от заветов «вождя мирового пролетариата», живет!
В 2001 г. увидел свет шмидтовский перевод «Китаб ал-харадж». Его подготовил к печати сотрудник Института восточных рукописей РАН А.А. Хисматулин. А в 2018-м была опубликована прекрасная книга Рената Беккина, популяризирующая научный подвиг Александра Шмидта. Структурно она состоит из четырех частей: научно-биографического очерка о Шмидте; статей, в которых рассматривается несколько малоизвестных эпизодов; эпистолярное наследие ученого; наконец, в четвертую часть включены его избранные произведения, опубликованные в 1920-е гг. в Ташкенте. Таким образом, подвижнику науки был возвращен исторический долг от лица тех современных ученых, кто удостоился включённости в «силсилу», своего рода духовную генеалогию отечественного востоковедения.
Вызываю рок на себя!
Ненадолго представим Александра Шмидта аспирантом, преподавателем или простым доцентом в условиях реформы высшего образования второго десятилетия ХХI века. Забудем о пережитках царизма – научном братстве и домашних семинариях на дому у профессуры, вынесем за скобки родимые пятна советского прошлого – интриги завистников, кумовство, идеологическую зашоренность руководства, и в сухом остатке получим ту же самую суету сует с «глазами испуганной газели» – только не в поисках денежного приработка, а баллов для рейтинга. Без них в условиях контрактной системы Шмидт и года не продержался бы в университете, потому что не смог бы писать наспех статьи и публиковать их в журналах числом поболее, уровнем попосредственнее. Сомнительно и то, что в ущерб высокой науке он занимался бы для надувания рейтинга интернет-шумихой: писал квесты, готовил флешмобы, записывают научпоп на YouTube. А вот, успей Александр Эдуардович в эру интернет-коммуникаций стать авторитетным профессором, наверняка пробил бы для своего факультета спасительную ставку пресс-секретаря и пиар-менеджера.
Увы, «Хлеба и зрелищ!» – таков стал лозунг храмов науки в ХХI веке. Cуровый рок нынче принял карнавальные формы, и потому основательность книги «А.Э. Шмидт» Рената Беккина воспринимается не иначе как дерзким вызовом ему.
Галина Зайнуллина